Не со всем тем, о чём пишет Н. Окара, мне, как украинцу, просто соглашаться, но его наблюдательность, проницательность и меткость в определениях, подкупает и внушает доверие. Чтобы изменяться в лучшую сторону, надо видеть и понимать причины своих недостатков. У Н. Окара есть что взять на заметку. Українець. Андрей Н. Окара. |
| http://www.russ.ru/politics/20020211-ok.html Коммунизм в своей предельной реализации был, конечно же, не просто социальной доктриной или идеологией, но именно квази-религией - со всеми сопутствующими символами, атрибутами, культами, священнодействиями, многие из которых пародировали соответствующие христианские. Именно православие и парадигмы православной культуры еще когда-то давно добавили отечественным протокоммунистам ("народникам", "народовольцам", всяким "бомбистам" и "социалистам-революционерам") мировоззренческого и политического максимализма. (Если католическая модель инфернального пространства трехчастна: Ад - Чистилище - Рай, где Чистилищу соответствует этически нейтральная зона социального пространства, то в православной картине наличествует только Ад и Рай, что является важной предпосылкой появления духовного, социального, политического и всякого прочего максимализма.) Однако многие современные постсоветские коммунисты скорее теплы, чем горячи или холодны. Они даже похожи по своему мироощущению на "розовых" социал-демократов. Украинские коммунисты (прежде всего, КПУ Петра Симоненко) - социал-демократы в наибольшей степени: на постсоветскую идеологическую выхолощеность накладываются специфические ментальные черты низших каст украинского общества (жлобство, локальность мышления, к примеру), которые теперь стали абсолютно доминантными. Просто политика для них, как и чуть ли не для всех на Украине, - это прежде всего бизнес. Ни украинские коммунисты, ни украинские социалисты, ни, шире, украинские левые, ни, еще шире, кто-то из существующих вообще политических сил не сформулировал самодостаточных императивов существования Украины как политического феномена. Иначе говоря, никто не объяснил, что политика в этой стране может иметь какие-то иные мотивации, кроме материальных. Вообще же, история советского коммунизма - это длительный процесс выхолащивания внутренних максималистских интенций. Так, коммунизм 1920-х (на Украине - национал-коммунизм с центром в Харькове) - это радикальная форма новой религиозности, носители которой воистину жаждали Нового Неба и Новой Земли. "Космический коммунизм", "музыка революции", "воскрешение отцов" - несомненно, источником всех этих и подобных вдохновений является русская религиозная философия, культура Авангарда и Серебряного века. Такое эсхатологически заостренное переживание бытия соотносится, скажем, с апокалиптикой допетровского Московского царства или Запорожской Сечи: от Третьего Рима к Третьему Интернационалу. Сталинский коммунизм жаждал Порядка. Не просто социальной упорядоченности (пусть даже при помощи ГУЛАГа), а именно Вселенской Гармонии, Равновесия Сфер. Не случайны апелляции к символическому коду империи Романовых, к архитектуре в ампирном стиле, понятен и квазиклассицистический соцреализм. При Хрущеве отказ от Сталина и всего, что с ним связано, происходит и на уровне метафизики: возвращается раннекоммунистический троцкистский стиль, который, правда, теперь раскрывается не в мистическом, а в сугубо утилитарном аспекте. Именно этот человек вновь актуализировал хилиастические чаяния, сведя их к материальному изобилию: "догоним и перегоним США", "коммунизм к 1980 году", "кукуруза - за Полярным Кругом" и т.д. Брежневский коммунизм жаждет Халявы: достатка, "всеобщего благосостояния", много и даром. Вместо религиозного горения - декаданс и коммунистическое "бытовое исповедничество"; убийственная тоска партийных ритуалов. Современная религиозная ситуация на постсоветском пространстве, которую часто сравнивают со "вторым крещением", также создает формы синкретической религиозности. С одной стороны, налицо "бедная религия" - странная смесь в сознании людей, утративших связь с традиционной религиозностью, из летающих тарелок, экстрасенсорики и представлений о "Мировом Разуме". С другой стороны - "православные атеисты" (типа Александра Лукашенко, которому, кажется, и принадлежит термин). Эти в Бога толи верят, толи не очень, но признают общественную значимость традиционных религий, прежде всего православия. И вот коммунистов среди таких особенно много. "Верхушка" партии более лояльна, более просвещена, более "продвинута" по духовной линии. Тот же Симоненко время от времени встречается с православными архиереями, с митрополитом Киевским Владимиром (Сабоданом) и патриархом Алексием II. Крымский спикер Леонид Грач, тоже "православный атеист", активно участвует в восстановлении Александро-Невского кафедрального собора в Симферополе. "Рядовые" коммунисты, конечно, в своей массе менее просвещены и являются поборниками прежде всего своей коммунистической религиозности. Скажем, они протестовали против визита папы Римского на Украину, но уж как-то слабо. На крестный ход пошел, кажется, только один Симоненко. С нескрываемой антипатией они относятся к "филаретовской" УПЦ-КП и к "самосвятской" УАПЦ. Хотя, конечно, гамма отношений между самими коммунистами и каноническими православными чрезвычайно широка: от почти полной взаимной любви до полной ненависти. Возможно, главное, что сближает носителей обоих мировоззрений, это типологическая общность консервативного дискурса. Размышления среднестатистического коммуниста и среднестатистического православного о геополитике, их политические пристрастия, их отношение к глобализации, к американской экспансии, к расширению НАТО на Восток, к событиям в Косово, к морали, к "чернухе", к СМИ-зомбированию, да и еще ко многим вещам мало чем различаются. (В счет не идут специфические сообщества православных либералов типа духовных детей о.Александра (Меня), которых, правда, на Украине ничтожно мало.) Вообще же, совпадений так много, что нередко коммунисты сами мучаются сомнениями: так есть ли какие-нибудь существенные различия между их мировоззрением и православием? Например, киевские комсомольцы-активисты гордятся своей дружбой с монахами Киево-Печерской Лавры, а отдельные, по собственным словам, даже причащаются. Теперь коммунисту не возбраняется верить в Бога: "Коммунисты с уважением относятся к чувствам верующих, выступают за неукоснительное соблюдение свободы совести", - написано в Программе КПУ (1995). Украинские коммунисты по типу мировоззрения - скорее консерваторы инерционного типа, чем "консервативные революционеры". И дело не только в том, что они апеллируют в своей пропаганде не к национал-коммунизму 1920-х в духе Мыколы Хвылевого, а к брежневской "Халяве". Просто украинские левые (прежде всего, коммунисты и социалисты) упустили открывшийся им шанс на политическое омоложение. Они упустили свой шанс создать, на основе политических совпадений с позицией православной церкви, жизнеспособный синтез левой идеологии с православием: создать собственную "теологию освобождения" - по аналогии с латиноамериканской доктриной, сформулированной в начале 1970-х Густаво Гутьересом и Леонардо Боффом. Когда-то, в канун украинских президентских выборов 1999 года, одна левая газета писала о лидере КПУ не иначе как следующими словами: "Симоненко! Стань красным ангелом Украины!". Но он не стал. Да, Петр Симоненко - не Фидель Кастро, а Борис Олийнык - не Че Гевара. (Харизматичный поэт Олийнык, кстати, вполне мог бы в свое время быть избранным президентом Украины, но фактически самоустранился от такой возможности. Симоненко - наоборот, не самоустранялся, чем перекрыл аналогичную возможность для лидера соцпартии Александра Мороза.) Конечно, "теология освобождения" для украинских коммунистов была бы немалым риском. Однако без риска приходится довольствоваться, как это говорят, "естественно убывающим электоратом", пусть даже на сегодняшний день таких порядка 17-20%. В этом украинские коммунисты тоже похожи скорее на бизнесменов от политики, чем на политиков: они не создают новые политические реальности, не конструируют новые дискурсы, а паразитируют на советских "брендах". Впрочем, в украинской политике почти все на чем-нибудь паразитируют... Что же касается православных, то в своем отношении к левым партиям, использующим коммунистическую и социалистическую образность, они стоят перед почти имяславческой дилеммой: как относиться к людям, которые при немалой политической, а иногда и духовной близости фактически призывают имена "духов Преисподней"? Понятно, что, опять же, среднестатистический православный скорее нашел бы общий язык с Зюгановым и Симоненко (не говоря уже о Борисе Олийныке, Леониде Граче, социалистах Морозе и Витренко или о "православном атеисте" Лукашенко), но не с Гайдаром, Чубайсом, Явлинским, Кириенко, Немцовым, Хакамадой, Ющенко, Хорошковским, Бродским, Медведчуком, Пинчуком, Хмарой, Славой Стецько. Однако последние, при всех возможных к ним претензиях, не призывают открыто имя "нечистой силы", - а ведь именно так многие православные склонны воспринимать образы Ленина, Маркса, Сталина, красное знамя, серп-и-молот, звезду-пентаграмму и прочие элементы коммунистического культа. Впрочем, роль "красного демона" подходит Симоненко ничуть не больше, чем "красного ангела". Скорее, украинские левые (да и не только украинские) в своем отношении к православию напоминают тех, кого в древней Церкви называли "оглашенными", то есть людей, только готовящихся принять Св. Крещение. Во время так называемой Литургии оглашенных священник молится о них, они присутствуют в храме, внимают происходящему. Пока громовой голос диакона трижды не воскликнет: "Оглашенные, изыдите!". И они уходят. Начинается Литургия верных. |
